Лев Троцкий: от «ленинской дубинки» до ледоруба Меркадера

Лето 1903 года, II съезд РСДРП. Зажигательный 23-летний оратор Лев Троцкий поражает воображение делегатов, истово и даже воинственно отстаивая аргументы Ленина. Видный партиец Давид Рязанов находит этому пылкому рвению емкую образную формулировку, окрестив Троцкого «ленинской дубинкой». Тем не менее, сам «патрон», похоже, еще не готов воспринимать голос младшего партийного товарища как голос равного: по настоянию Владимира Ильича и вразрез с мнением Льва Давидовича, «Искра» формирует новый состав редколлегии. Обиженный Троцкий комментирует: «Из этого моего возмущения и вытек мой разрыв с Лениным на втором съезде. Его поведение казалось мне недопустимым, ужасным, возмутительным».

Так в отношениях Троцкого с сановными однопартийцами пролегла первая, тогда еще едва заметная трещинка. Исподволь, из года в год, эта трещинка расширялась, пока не получила, наконец, свое логическое материальное воплощение в виде семисантиметрового туннеля, который проложил в черепе опального экс-большевика ледоруб Рамона Меркадера.

Как случился этот раскол? Каким образом пламенный, идейный товарищ-революционер, едва ли не в одиночку организовавший октябрьское восстание, создатель и полководец Красной армии, главный идеолог «военного коммунизма», превратился к середине 20-х не просто в показательного внутрипартийного врага, но даже в объект насмешек? И каким сейчас, сквозь призму десятилетий, видится гипотетический ход событий, если бы горячий и прямолинейный Лев Троцкий выдержал тогда ожесточенную травлю со стороны недавних соратников и, более того, утвердился бы во главе советского государства вместо хитрого иезуита Сталина?

Как известно, история сослагательного наклонения не терпит. И всё же, думается, мы вправе задавать поставленные вопросы и пытаться отыскать на них наиболее вероятные ответы.

Предположим, Троцкий выходит «на коне» после изнурительного противостояния с объединившейся против него «тройкой» Сталин-Зиновьев-Каменев. На самом деле, тогда, на рубеже ухода Ильича в мир иной, такой исход вряд ли показался бы кому-либо фантастическим. Борьба за пустеющий краснозвездный трон велась с переменным успехом, «тройка» далеко не всегда находила поддержку в рядах «партайгеноссе», а на стороне Троцкого, помимо пусть и немногочисленной, но сплоченной и преданной группировки в составе руководящих органов РКП (б) (будущие нещадно истребленные «троцкисты»), была еще и практически вся Красная армия, начиная с высшего командования и заканчивая миллионами рядовых солдат и матросов. А сам Троцкий, решительный и агрессивный, вполне способен был при возможной чрезвычайной ситуации применить крайние меры, сменив острый язык оратора на вороненое дуло «маузера». Этим он, несомненно, выгодно отличался от сформировавшейся после Гражданской войны плеяды осторожных, обожающих закулисные интриги «кабинетных вождей», ярким воплощением которых являлся Иосиф Сталин. Далеко не случайно «тройка» столь всерьез опасалась возможности государственного переворота, возглавляемого Троцким: высказывались даже предположения о готовящемся «бонапартистском термидоре».

В этом свете достаточно правдоподобным выглядит вариант краткого, но сокрушительного «троцкистского путча», в результате которого Сталин-Зиновьев-Каменев, а также все их последователи были бы смещены с занимаемых должностей, лояльные «тройке» армейские подразделения разоружены, а сложившееся в начале 20-х годов относительно демократическое советское «партийное руководство» сменилось бы военной диктатурой самого одиозного толка. В таком случае не приходится сомневаться, что в новом своем формате наспех сколоченная Троцким государственная репрессивная машина, словно гильотина в годы Великой французской революции, принялась бы методично и безжалостно истреблять недавних близких товарищей Льва Давидовича по революционному делу. В очередной раз утопить, казалось бы, и без того обескровленную революциями и войнами страну в крови – задание, не кажущееся невыполнимым для привычного к рутинному военно-революционному насилию Троцкого. Последствия этих мероприятий представляются грандиозными и в сто крат более чудовищными, чем даже наступившая в действительности эпоха свинцового сталинского административно-хозяйственного режима. А уж гадать, что бы было там, за гранью всех этих затеянных Троцким устрашающих преобразований, - занятие совершенно неблагодарное.

Очевидная трагедия Льва Давидовича – трагедия личная, трагедия большевика – в том, что он не оказался последовательным до конца, упустил момент, когда еще можно было попытаться, продемонстрировав свою неугомонную целеустремленность и дьявольское честолюбие, взять на себя всю полноту власти в советской России. Вместо этого Троцкий, напротив, едва ли не впервые в революционной карьере спасовав перед идеологической битвой с друзьями-противниками, самоустраняется от событий. На заседаниях высших партийных органов он демонстративно читает «французские романы», а непосредственно перед смертью Ленина и вовсе уезжает в Сухуми на отдых. Этим самоустранением Лев Троцкий, несомненно, признал де юре свое полное и окончательное поражение и даже более того – подписал свой собственный смертный приговор, спустя годы четко приведенный в исполнение фанатичным испанцем.

Херсонская правда